135.
Две Глыбы схлестнулись в смертельной борьбе:
Глыба Тебе и Глыба Себе.
Глыба Себе мускулиста, отчаянна,
Глыба Тебе - та убога, печальна,
Дышит противнице в нос чесноком,
Силу вложив в запрещенный прием.
Глыба Себе не нуждается в этом,
Так как является мощным атлетом.
Бой переводят из стойки в партер
В рамках достойных спортивных манер.
Глыба Тебе извивается ловко,
Так как она от природы - плутовка.
Душит соперницу крепким захватом,
Только усилия тщетны. Куда там!
Но, не сдаваясь позорно судьбе,
На ухо шепчет: Послушай, Себе!
Я понимаю, что телом не вышла,
Как говорится, кнутом против дышла,
Все же подумай своей головой,
Стоит ли этот выигрывать бой?
Вместо поверженной, жалкой Тебе,
Встану с ковра я, и буду - Себе.
Так что по дружбе скажу тебе я -
Лучший исход для обеих - ничья!
В этот момент вырубается свет.
Пробки сгорели. Всеобщий привет!

136.
Я читал по ночам больше вашего.
Я всего до буя прочитал!
И Лимонова, и Арцыбашева,
И жидовский гнездец - "Капитал"!


137.
Желтая река течет по равнине.
Красная слеза застыла на щеке.
Розовый жираф на тонкой паутине
Медленно качается на легком ветерке.
Карие глаза над темными губами.
Лысые уши засыпаны песком.
Белый верблюд, увенчанный горбами,
В сторону Солнца направляется пешком.
Старый китаец с опухшими ногами
Штопает шилом истерзанную плоть.
Эта картина придумана не нами -
Эту картину придумывал Господь.
Медленно падает занавес заката.
Шелком сгорает саван облаков.
Ночь наступает. Близится расплата,
Но не хватает в карманах медяков.


138.
Опрокинем зарю в океан!
Разбросаем осколки условностей!
Разровняем бугристость неровностей,
И с причинностью спляшем канкан!
А потом, развернувшись сплеча,
Мы ударим по плесени сложностей,
По свинцовой глуши невозможностей,
И добавим еще сгоряча.
Остановим движение дней
На тупой мостовой бесконечностей,
И, промчась перевалом беспечностей,
Мы загоним удачи коней.
А когда отыграет труба
На поминках дурацкой логичности,
Нам унылые, серые личности
Просто скажут: Ну вот, не судьба!


139.
Ночь. Ароматы близких звезд.
Полеты над волной.
Кометы выщипанный хвост
Струится белизной.
Утопленник, надев жилет,
Ныряет в глубину.
Но счастья не было и нет
В гражданскую войну.
Но счастья не было и нет
В эпоху торжества.
О чем же столько долгих лет
Мечтала голова?
Но голова ли? Боже мой!
Что стало с этой головой,
Наполненной камнями,
Гвоздями и ремнями?
Отметим же без всяких пауз,
Что ваша голова - пакгауз,
А наша голова - овин.
И пусть какой-то жидовин,
Какой-то, может быть, чучмек,
Вообще, нерусский человек
Вонзает шприц отравленный
В наш череп продырявленный.
Напрасно! Зря старается!
Мозг - он насквозь буравится!
Ночь. Ароматы близких звезд.
Эмоций бурный перехлест.
В воде, почти что в темноте –
Фигура девы в наготе.
Я к ней подплыл бы кролем,
Но не знаком с паролем...
Читая эту ерунду,
Читатель, на свою беду,
Ты все-таки наивен,
Хотя и агрессивен.
Мы пишем только раз в году,
Вмерзая мыслями во льду
Твоих замерзших глупостей,
Банальностей и тупостей.
Но вот взошла звезда Тиот -
И тает этот грязный лед,
И Истина со дна встает,
Нам руку подает.


140.
Эти белые ноги, что обвили меня,
Как медведя в берлоге, у замшелого пня –
Как вампиры с кладбища, как бильярда кии,
Головни, пепелища и вериги мои.
Я люблю возвышенье этих острых колен,
Роковое скольженье, упоительный плен.
Из дрожащих дыханий исторгается крик...
Метроном колыханий
Раскачался и сник.


141.
Бутылки открыты. Они опустели.
Уже разверзаются жерла постелей.
Вбирают постели конвульсии тел.
Конвульсии кончились. Мир опустел.
Какие-то плоские, серые тени
Дрожат, словно призраки хилых растений.
И ляжка мясная, почти без волос,
Упруго вздымает российский фаллос.
Но он опадает в Мордовии темной,
Облизан мордвинкой, вонючей и томной,
С кривыми ногами в ногах из козы,
С оргазмом, подобным удару грозы.
И этот чудовищный, дикий оргазм
Давно описал Роттердамский Эразм.


142.
Светят клетчатые окна в полумраке южной ночи.
В этом самом полумраке мы заглянем в окна эти.
Через розовые шторы мы увидим в этих окнах
Массу разных кавалеров, дам прекрасных и не очень,
Преуспевших в южной ночи. Если глубже мы посмотрим
В дали черных интерьеров, в кельях узких кабинетов
Мы увидим злостных духов, отголоски старых слухов
Мы услышим в узких кельях, будто в городе Толедо,
В башне замка Толедано дамы прячут в складках платьев
Вороненые стилеты. Силуэт летучей мыши,
Искаженный лунным светом, проникающим в бойницы
Башни замка Толедано. Стук копыта под балконом!
Звон кастильского кинжала! Или дуло карабина?
Или то доноса жало? Отрешенным, диким ритмом
Дышат ночи той напевы. Дышат ночи той напевы
Диким ритмом, отрешенным. Но лианы, павилика,
Что обвили мрачный замок, высыхают в этом ритме –
Ритм им этот не под силу. И листвой, еще зеленой,
Осыпают ту дорожку, что ведет к парадной двери,
Заколоченной крест-накрест...


143.
Сыр был хорош, и терпкое вино
Струилось по губам твоим давно.
Теперь напоминают складки губ
Обломки ржавых труб.
Снег был так бел, он был как белый флаг,
Когда сдавали мы архипелаг,
Когда труба пропела нам отбой,
Мы плакали с тобой.
Предвидя ход космической войны,
Давай, наденем ватные штаны.
Тогда в объятьях мерзнущей страны
Мы будем спасены.
Так разливай болгарское вино,
Закрыв плотнее шторами окно,
И со слезою ешь российский сыр.
Мы боремся за мир!


144.
Упал на Родину закат,
Висит в петле Гомеопат,
И стук заржавленных лопат
Мы слышим, засыпая.
Так ляжем гордо на погост!
Он будет наш последний пост,
Ну а сейчас поднимем тост –
Помянем Николая!
Пусть нас услышит и дрожит
Тот, кто по вервию бежит.
Хоть он блажит, но путь лежит
В Майданек и Освенцим.
Бегущих ждет дорога в ад.
Задушен будет каждый гад –
Вот так же, как Гомеопат –
Махровым полотенцем.


145.
В океанской темной жиже,
Где поблизости Норфолк,
Я летел на гидролыже,
Словно злой зубастый волк.
Рядом с городом Бостоном,
На Гольфстримовой волне
Я считал хорошим тоном
Пострелять на глубине.
В окруженьи океана
Я любил чужих невест,
Но ждала меня Сюзанна
С направления норд-вест.
Заплывал я часто в Таллин,
Поднимая шведский флаг,
И меня художник Татлин
Провожал в универмаг.
Были годы много лучше –
Был я барин, а не раб.
В бороде моей колючей
Не запутывался краб.
Не болели ночью зубы
От холодных коньяков.
Поцелуй рождали губы,
А не серию плевков.
Но теперь мельчают воды,
Истончается коралл.
Угасание природы,
Помутнение зерцал.
Сам я, бледный и убогий,
И не очень молодой,
Перед сном помою ноги
В тазе с теплою водой.
Вспомню подвиги морские,
Гидролыжу и Норфолк...
И с обиды, и с тоски я
Жутко взвою, словно волк.


146.
Старик Мостовой из девятой квартиры
Силен головою и телом дебел,
Но, семьдесят лет прочищая сортиры,
Ни разу икры осетровой не ел.
Плохой человек Мостовому поведал
Об этом ужасном пробеле в меню.
Обиженный тем, что икры не отведал,
Могучий старик увядал на корню.
Свою прочищалку забросил работник,
На пенсию вышел, не чистит сифон,
До черной икры он огромный охотник,
Ввести он мечтает ее в рацион.
Совсем разлюбил он вдову Антонину,
И лучшую кепку на праздник надев,
У стойки буфетной жевал осетрину,
Икры осетровой опять не поев.
В лесу журавли куковали на ели,
Зажиточный валенок шел под Москвой,
По радио крысы два гимна пропели –
И умер не евший икры Мостовой.
Его увезли на подножке вагона
И в жаркую печь положили гореть.
Но те, кто икру поедал незаконно,
Когда-нибудь тоже должны умереть.


147.
Окна, подобные глазницам черепа,
Смотрят свечами и машут в ночи
Шторами, словно волосами утопленниц
В ручье, под мельницей, в ночь на Ивана Купала.
А я иду по цветкам папоротников,
По жестяным крышкам кувшинок,
Хлопающих, как большие консервные банки.
Окна же остались далеко на севере,
И стебель женьшеня вторично пронзил мою ногу...


148.
Большие черные глаза
Сквозь мутное стекло вагона
Глядят устало и покорно,
Как будто голосуют "за".
Но отпустили тормоза.
На запад катятся колеса,
Подальше от больных вопросов,
И по щеке бежит слеза.
Над полем мечется гроза.
Там перелески, запах хвои,
Тропинки устланы листвою,
Но нет по ним пути назад...
Шестиконечная звезда
Зеленым глазом светофора
Призывно смотрит, без укора,
Зовет в святые города.


149.
Девушки пряные в банке с укропом.
Стоят недорого белые попы.
Перец тамбовский, рассол из Ельца,
Листик лавровый закрыл пол-лица.
Девушки пряные, губы багряные,
Все вас берут за пятнадцать рублей.
Вам бы под крышками с Гансами, Гришками
Плавалось в банках куда веселей!
Тост поднимает Лаврентий за Сталина,
Бесится вьюга над стылым Кремлем -
И в Воркуте каторжанка завалена
В ночь новогоднюю в шахте углем.
Сорок восьмой на страну надвигается,
А девяностый - уже позади.
Тело рождается. Труп разлагается.
Черные раки сидят на груди.
Вилки втыкаются. Кости ломаются.
Пальчик - мизинчик запит коньяком.
Люди глядят на нас и удивляются:
Что ж не женились еще ни на ком?


150.
В златотканные покровы драпируются коровы,
И мычать они готовы до прихода Иеговы.
А когда спадут оковы, протрубят над лесом совы,
Лопнут ржавые засовы от божественного слова...
Это все отнюдь не ново, хоть и выглядит сурово
Это все, конечно, так - с точки зрения невежды.
Обольстительной надежды закупил он на пятак.
И бредет себе дурак по сияющей равнине.
Под напевы мандолины на штанине едет рак.
Не обжоры, не скоты - мы об этом написали.
Просто столько в нас печали, столько мрачной красоты!
Будим в людях мы мечты, будим в них порывы чувства,
Ищем проблески искусства, гладим кожу наготы.
А вокруг - одни кресты, в склепе - рюмка пустоты...
В рюмке - ты!


151.
В междуречии маленьких речек
Под названьями Тьма и Татам
Проживает один человечек
По фамилии Тьмутаратам.
Он выходит на маленький пляжик,
Образованный грудой камней,
Погружается только до ляжек,
Ну а глубже - вода холодней.
Да и мы не заходим по пояс,
Потому что опасно тонуть...
Лягушачий оркестр, успокоясь,
Уползает в глубинную муть.
В междуречии тянет болотом.
Одинокий ночной нетопырь,
Наслаждаясь свободным полетом,
Рассекает воздушную ширь.
Наш герой, трепеща и вздыхая,
Трет мочалкой свой дряблый живот.
Краем глаза он робко взирает
На течение сумрачных вод.
А русалка, с зубами, как клешни,
Что живет у далеких коряг,
Грудью розовой дико трепещет,
Словно гибнущий крейсер "Варяг".
Человечек поспешно помылся
И ушлепал босой по траве.
В дом войдя, аккуратно побрился
И пружину завел в голове.
Эта острая, злая пружина
Уничтожит подводного джинна.


152.
Над столицей поутру
Флаги веют на ветру.
Музыка играет.
Публика гуляет.
Танки едут вдоль Кремля,
И дрожит от них земля.
Нет унынья прежнего:
Ведь хоронят Брежнева.
Траур носит весь народ,
В страшной скорби водку пьет
С паюсной икрою.
Пир идет горою!
Обживая красный гроб,
Наш покойник морщит лоб:
Жаль, я прожил мало!
Жаль, меня не стало!


153.
Картине "Предчувствие гражданской войны"
С. Дали посвящается.
Паша Шайдуллин на посту стоит,
Красная звездочка на шапочке горит.
Кожаный подсумочек лаково блестит.
Паша Шайдуллин лагерь сторожит.
В зоне на нарах - Толя Аксельрод.
Сам из комиссаров. Страдает за народ.
Многого добился: вольности, свобод...
Только вот не мылся он который год.
В пять часов побудку проиграл горнист.
К проволоке вышел старый коммунист.
Паше очень муторно, хочется поссать.
Аксельрода видит он - ядрить твою мать!
Паша - парень грамотный, спрашивает так:
Срок за что ломаешь ты, пролетарский враг?
Аксеельрод шатается, у него понос
И ему не нравится шайдуллинский вопрос.
Сам ты сука белая - Толя говорит,
Пламенная ненависть в глазах его горит.
Я - боец Котовского, командир полка,
Дипкурьер Воровского, комиссар Чека!
Пропагандой вражеской Пашу не проймешь:
Гнида ты паскудная, лагерная вошь!
Отвали от проволоки!- Клацает затвор,
Слышен трехлинеечки короткий разговор.
Под Рязанью, в отпуске, Паша водку пьет,
А в тайге, под сопкою, Аксельрод гниет.
Паша славит Сталина за большим столом,
За избою мочится, прямо за углом.
Так цвети, свободная родина слонов!
Наполняйся гордостью за своих сынов -
За отважных соколов и лихих бойцов.
За вождей закопанных, ветхих мудрецов,
Но не будем, граждане, лаять на луну
И не будем, граждане, рваться на войну.
Потому, что выскочат, коль она придет,
Паша захороненный, Толя Аксельрод,
Из могил оплеванных выползут они -
В портупеях, с шашками, как в былые дни.
И начнется новое, жуткое кино
С Лениным, со Сталиным, с батькою Махно!


154.
ЧУВСТВА ЧУВСТВ
Е.Еловатской посвящается
Господь ей дал божественные ноги
Господь ей дал божественную грудь
И я - скиталец сирый и убогий
Воззрив ея, не в силах был уснуть
Когда мы шли, гонимые сирокко
И путь нам разметал февральский бриз
Я ощущал влияние барокко
Стиль белых бедер, умственный каприз
Она ушла в несбыточные дали
Оставив мне таинственную боль
Иголки чувства из дамасской стали
И странную, двусмысленную роль
Я умирал и снова возвращался
На берег смытых волнами следов
Когда маячный луч во тьме вращался
Когда рассвет изысканно-багров
Я умирал и снова возвращался
На берег полуобнаженных фраз
Здоровался, общался и прощался
И забывавл, и помнил каждый раз
Но ветер с корнем вырвал кипарисы
Обескудрявил шпили тополей
И с крейсера испуганные крысы
Бросались в море. Гибель кораблей
Я - не Парис, но рыжая Елена
Антоновского яблока вкусив
И положив колено на колено
Взглянула так, как будто я красив...


155.
ИНСТРУКТАЖ

Зеленые уши животных
В зеленом лесу не видны,
Цветенье растений болотных
Немыслимо без тишины
Поэтому ноги обуйте
В плетеные лапти из ив
Пузырь из лягушки надуйте
Заклеить ей рот не забыв,
Помашет головками клевер
Туманом укроется луг
Смелее шагайте на север
Потом поверните на юг
В мешке из серебряных нитей
Нащупайте желтый свисток
А дальше на запад идите
Слегка довернув на восток
Вас выведет тропка к оврагу
Раскрывшему черную пасть
И в эту зловещую влагу
Вам нужно с разбега упасть
В полете свистите погромче
Чтоб падали совы с ветвей
И Вас гравитация втопчет
В жилище подземных червей
Пузырь из лягушки поможет
Вам тягостных травм избежать
Но чтобы червей не тревожить
Придется вам тихо лежать
Что далее будет - не знаем
И Вас доверяем судьбе
Сейчас мы другим объясняем
Как вырастить крысу в себе...

156.
СЕВЕРНО-ЗАПАДНОЕ ПАРОХОДСТВО
Спирт в граненых стаканах разлит.
Из Скапа-Флоу выходит Грэнд-Флит
Неслыханное скотство!

Русских давно уже нет,
Но ими проявлено благородство:
Ни один из стаканов не выпит...
Подводная лодка "Верховный Совет"
Тенью скользит над скалистой грядой.
Даллаский постовой Майкл Типпет
Освальдом убит под водой.

Метроном истории не стучит.
Команда к всплытию не прозвучит.
Но лодке "Верховный Совет" наплевать.
Она идет убивать.

На ржавой рубке номер затерт,
Отсутствует экипажа список.
Но каждым шпангоутом каждый борт
Грэнд-Флита, который покинул порт,
Чуствует, что конец уже близок.


157.
ЗАГАДКА.
Японская пробка для каждого зада,
Экрана звезда, депутат...


158.
За что мы дарим розы обезьянам?
Зачем их провожаем до дверей?
Зачем мы водим их по ресторанам,
Как диких и прожорливых зверей?
Зачем, едва садится солнце в море,
За длинный и унылый край земли,
Мы думаем, что горе нам - не горе,
Что обезьяны в этом помогли?
А крокодил в террариуме стонет –
Застряло мясо рыбины в зубах,
И канонерка с ангелами тонет,
И суетится у органа Бах.
Он ищет ноты в книге мирозданья,
Как будто может в книге той прочесть,
Как черные жестокие созданья
Хотят за пивом в очередь пролезть.